Все краски мира

Автор: Mritty
Жанр: Romance, чуть ли не Fluff, и, наверное, совсем чуть-чуть Angst.
Рейтинг: G
Персонажи: Тсунаде и ее любимые.
Бета: timkampi
Дисклаймер: Все принадлежит Кишимото.
Предупреждение: Замечен пафос. Первое предложение фика - цитата из романа Г. Л. Олди "Баллада о кулаке".
От автора: Посвящается драгоценной Gloria no Lanna. Люби, как только возможно больше и разнообразнее, Лори, и не пропусти свою единственную любовь...
Разрешение на размещение: Ради Бога... Авторство укажите.

Время можно обманывать, но нельзя обмануть. Можно выглядеть, как двадцатилетняя красотка, двигаться легко и свободно, говорить звонким и ясным голосом, безо всяких следов старческой хрипотцы. Но всем - а тем более медику - известно, что некоторые процессы все же дают о себе знать, и никуда не деться от невидимого окружающим тайного женского угасания. Кто-то в этот период непроизвольно злится при виде мельтешения ярких цветов, кого-то раздражают громкие резкие звуки, у кого-то обостряется чувство осязания или обоняния. Тсунаде в пятьдесят снова видит цветные сны. Поздней ночью, засыпая, она вновь и вновь погружается в кипящий водоворот красок.
****
Фиолетовый - Орочимару.
Перед грозой небо обложено низкими темными тучами. Густой и вместе с тем какой-то невнятный сизо-фиолетовый цвет то и дело пронизывает белый блеск случайных молний. И Тсунаде ощущает странную гармонию этого цвета и чувства, что отдыхающей змеей тяжело свернулось на дне ее души.
От Орочимару чуть островато пахнет мускусом, а кожа его пальцев такая сухая, что похожа на заветрившуюся заскорузлую рыбью шкуру. Странная ассоциация, конечно. Но скорее всего она связана с тем, что рыбацкая хижина, в которой они укрываются от предстоящего дождя, насквозь пропиталась вонью рыбьих потрохов. И сейчас Тсунаде кажется, что это не случайное пристанище, а сама их любовь пахнет мускусом и рыбой. Пряная, какая-то порочная и болезненная страсть, щедро приправленная четким осознанием того, что вот это, то, что она за неимением лучшего слова называет любовью - это только для нее. Для Орочимару это очередной эксперимент. Даже несколько. И еще трезвый расчет на поддержку - ведь имя Сенджу недаром пользуется всеобщим уважением. Но Тсунаде, даже понимая все это, знает, что она никогда не разорвет эту связь первой. Уйдет именно он. Уйдет, не сожалея и не оглядываясь, когда исчерпает нужду в ней. И когда длинные пальцы Орочимару рассеянно и как-то отстраненно проводят по шелковистой юной щеке куноичи, Тсунаде вспыхивает и судорожно прижимается к блестящему фиолетовому шелку кимоно своего любовника - как в последний раз. И каждый раз потом, когда она остается одна, гордость ядовито нашептывает Тсунаде, что она похожа на жалкую испуганную дворнягу, которая, задыхаясь и оскальзываясь, карабкается по обледенелому косогору. Хвост поджат в тщетной надежде, что это - страшное - не схватит, уши в ужасе прижаты к голове и обломанные когти скользят, оставляя кровавые следы, и не удержаться, не удерж...
Орочимару все-таки уходит, и Тсунаде срывает злость на Джирайе, невпопад лезущем с утешениями, но почему-то чувствует сквозь глухую боль и бессильную ярость странное облегчение, что все закончилось.
Синий - Шизуне
Душистые летние сумерки лепестками невиданных синих роз осыпаются на крыши домов, на деревья и вывески магазинов. Бархатные тени мягко окутывают, прячут в уютном коконе от всех дневных забот. И вот постепенно усталость не то, чтобы уходит, но дополняется каким-то сонным умиротворением. Пушистое рукотворное облачко опускается поверх легкого юката. Тсунаде усмехается - ее ученица всегда умела ходить неслышно. Шизуне иногда незаметно, а иногда очень навязчиво опекает Тсунаде, и вот сейчас она вышла в сумерки из уютного тепла дома, чтоб накинуть на плечи хокаге собственноручно связанную шаль. Тсунаде упрямо мотает головой в знак того, что она не замерзла, а потом откидывается назад, на секунду прижимаясь затылком к круглым коленкам Шизуне с мимолетной и безмолвной благодарностью за заботу. Они так давно вместе, что Тсунаде уверена - ее любимая ученица все поймет без слов. Шизуне наклоняется к ней, положив руки на плечи, и наверняка сейчас ее ноздри чутко расширились в попытке уловить ускользающий запах саке. А саму ученицу окутывает облако сладковатого запаха дешевой рисовой пудры - почти так же пахнет Джирайя после своих рейдов по средней руки домам терпимости. Надо будет все же посоветовать ей сменить косметику... Мысль, лениво вильнув хвостиком, рыбкой ныряет куда-то в теплые глубины сонного сознания, с тем, чтобы потом опять возникнуть невпопад и не к месту. Шизуне, не встретив протеста, садится рядом с Тсунаде, по-детски обхватив свои колени руками. На таком расстоянии от нее пахнет еще и бумагой и свежими чернилами. Становится чуть-чуть неловко оттого, что помощнице опять пришлось доделывать всю работу, но и это чувство какое-то зыбкое и неопределенное. Пятая напоминает себе прозрачно-зыбкую медузу со свободно колышущимися в воде щупальцами и филигранной стеклянной оборкой. Она поворачивает голову и смотрит в глаза Шизуне - такие темно-синие, что кажутся черными. Тсунаде качается на длинных мягких волнах спокойного взгляда и постепенно уплывает в сон.
Голубой - Дан
Ясная весенняя лазурь опрокинулась в лужи, оставленные случайным дождиком, превращая грязную воду в осколки королевской бирюзы, запуталась голубоватыми тенями в снежно-белых волосах Дана. Тсунаде получила короткий отпуск в госпитале - приток раненых теперь гораздо меньше, а у Дана перерыв между миссиями - невероятная роскошь по меркам полугодичной давности. Даже не верится, что где-то все еще идут бои - что они вообще могут идти. В недавнем разговоре Джирайя со знанием дела заверил Тсунаде, что конец войны близок, и это затишье не случайный отдых измученных стран, а преддверие настоящего большого перемирия. И сейчас, в быстро отстраивающейся Конохе, в это особенно легко поверить. Молодые люди, взявшись за руки, идут, смеясь и болтая обо всем на свете, не замечая, как люди на улице при виде их теплеют взглядами, как горькие складки у губ прохожих разглаживаются, и расправляются плечи. Да, у каждого из них есть воспоминания, скорбным грузом лежащие на сердце, но ведь сейчас такая весна...
Прохладный еще воздух звенит от птичьих трелей, и нежная зеленоватая дымка юных любопытных листочков окутывает ветки деревьев, которые, кажется, еще вчера были черными, голыми и мертвыми. Свежий ветер играет белыми волосами Дана и бросает соломенные пряди Тсунаде ей в лицо. А на окне ее маленького домика, в чопорной лакированной вазе, нахально растопырившись, вовсю цветет нечаянная радость сегодняшнего утра - маленький смешной толстенький гиацинт, собственноручно выращенный и преподнесенный Тсунаде отчаянно краснеющим Даном. И, вспоминая об этом, Тсунаде чувствует себя одной из этих ликующих птиц, почти ощущая распахивающиеся за спиной прозрачные крылья, размахом в полнеба. Она бросает смеющийся лукавый взгляд на любимого, тот понимающе подмигивает ей и слегка кивает головой. И парочка, разом растеряв остатки благоразумия, вприпрыжку припускает вдоль по улице, без зазрения совести разбрызгивая по сторонам ярко-голубые осколки неба, разлетающиеся торжественным весенним салютом.
Зеленый - Наваки
Мокрая охапка цветов шмякается частично на одеяло, частично на лицо. Только два человека в мире позволяют себе такое. Джирайя? Наваки? Нет, Джирайя на миссии. Значит, опять этот сорванец. Тсунаде, возмущенно распахивая глаза, гневно вскрикивает, садясь в постели. Это пробуждение, пожалуй, достойно войти в список самых пренеприятнейших за последний месяц. И все по вине ее любимого братца. Но долго сердиться на этого непоседу Тсунаде не может - она же, как-никак, старшая сестра. Все равно пора было просыпаться. Раскрытые настежь створки окна впускают длинные ветки старой яблони с буйной зеленью листвы и свежайший, пока еще не прогретый солнцем воздух, и ощущение чуть ли не звенящей радостной легкости наполняет тело. Виновник пробуждения все еще сидит на подоконнике, хохоча во все горло - еще бы, ведь его шутка в кои-то веки удалась. Удирать эта обезьянка, похоже, даже и не собиралась. Ну, хорошо же. Сам напросился. Тсунаде вскакивает, хватает за шиворот кривляющегося брата, стягивает его с подоконника на футон, и начинается шутейная схватка. От Наваки пахнет землей, росой и зелеными яблоками - неужели с утра пораньше успел обнести соседский сад? Две загадки - когда он, наконец, успокоится, и почему его не трогают люди, в чьи владения он вторгается с поистине царственным нахальством, шумно раскачиваясь на ветках плодовых деревьев (овладевая искусством перемещения по верхним и средним ярусам леса, как гордо заявляет этот свежеиспеченный генин), взапуски с кошками гасая по заборам (оттачивая искусство сохранять равновесие в экстремальных условиях) и занимаясь неприкрытым грабежом (осваивая великую науку выживания в суровых условиях жесткой экономии съестных припасов). Тсунаде, поймав одной рукой немытое ухо Наваки, другой азартно пытается удержать верткого, как угорь, брата, и ей приходит в голову, что они с Наваки, должно быть, сейчас напоминают двух древесных мартышек. И она, рассмеявшись, отпускает брата, который кубарем откатывается в сторону, настороженно посверкивая глазами. Ей кажется, что она теперь знает ответ на оба вопроса.
Желтый - Минато
Тсунаде лежит, вольно закинув руки за голову, и наблюдает за тем, как косые золотистые лучи солнца играют в прятки с узорчатой тенью листьев. Но полностью расслабиться не удается. Развитое чувство опасности подсказывает ей, что из сплетения веток за ней наблюдают. Кажется, улизнув из больницы, не стоило сегодня приходить на это место, хотя обычно здесь так хорошо отдыхать. Нынче здесь резвятся ученички Джирайи, а это значит, что поспать не удастся. Блик летнего солнца загорается яркой искрой на лохматых желтых волосах. О, да, кто бы сомневался. Самый неугомонный из этой троицы. Любимый ученик бывшего напарника. Как любит шутить Тсунаде - это значит, что Минато ее двоюродный любимый ученик. Такое родство дает Тсунаде право иногда проучить этого непоседу. Нет, это же надо - здоровенный лоб, пятнадцать скоро, а развлекается, как маленький. Она лежит не шевельнувшись, незаметно наблюдая за обстановкой из-под длинных ресниц, ощущая себя расслабленно-насторожившейся львицей на охоте. Раз... два... сейчас. Ворох одуванчиков, надранных на ближайшем лугу, сыплется с неба на то место, где отдыхает главный медик Конохи. Минато как-то, не смущаясь, объяснил ей, что это Джирайя щедро поделился с ними этим способом доставания бывшей товарки по команде. Да, похоже, что старых друзей нужно убивать во младенчестве. Отряхивающаяся Тсунаде, засыпанная ярко-канареечными цветами, являет собой презабавное зрелище, и Минато еле сдерживается от того, чтобы не расхохотаться во весь голос. И тут же слетает на землю с толстой ветки, на которой он так уютно устроился. Сук, перебитый кулаком нынешней жертвы его остроумия, обрушивается на землю следом. Тсунаде-на-опушке со звонким хлопком испаряется. Теневой клон? Похоже, да. Минато не тратит времени, чтоб взглянуть вверх и увидеть, что Тсунаде-на-дереве сжимает кулак, готовясь задать ему трепку. Юноша просто резко рвет с места, в надежде, что ему на этот раз удастся улизнуть от возмездия. И не видит, как по лицу Тсунаде расплывается широкая улыбка. Пожалуй, сегодня она позволит ему уйти.
Оранжевый - Наруто
Рыжий лохматый огонь с завидным аппетитом уплетает предложенные ему поленья. Тсунаде уверена - что бы там ни говорила Шизуне, Наруто похож не на солнышко, а именно на огонь. Иногда на мягкое пламя свечи в темноте, а иногда на яростно раскинувший крылья лесной пожар. Или на вот такой простенький походный костерок, как этот. Искры играют в догонялки друг с другом. Одна из них, маленькая и любопытная, с громким щелчком отпрыгивает от товарок вверх и в сторону и клюет в щеку человека, сидящего ближе всех к костру. Наруто совсем по-детски ойкает и сердито трет перемазанное в саже лицо. Во время недолгого привала в лесу его заставили возиться с разведением огня, и теперь он сидит, обиженный на весь свет и на своего мучителя-извращенца в первую очередь. Но долго дуться он не может, и вот он уже о чем-то азартно спорит с Джирайей, размахивая руками и что-то возбужденно доказывая. И в этот момент становится особенно ясно, насколько все же похожи учитель и ученик. Тсунаде невесело усмехается. Сейчас она кажется себе старой черепахой, не умеющей любить, с закованным в панцирь сердцем. За последние годы она разучилась искренне радоваться, привычно заменяя веселье розыгрышей азартом игры. Но ей предстоит стать правителем деревни - вряд ли ей пригодится умение веселиться, а судя по тому, какая ситуация в Конохе сейчас - и вовсе будет не до радости. Задумавшись, она пропускает момент, когда спор затихает и Наруто, которому лень подняться, на четырех конечностях резво подползает к ее походной сумке и вытаскивает оттуда бутылку саке. Шизуне всплескивает руками и не знает, гнаться ли ей за Наруто, который, по-прежнему на четвереньках, сверкая оранжевым задом комбинезона, ретируется за спину Джирайи, или укоризненно пенять будущей Хокаге за несанкционированное хранение алкоголя. Двое заговорщиков заливисто хохочут, а младший еще и показывает Тсунаде розовый острый язык. Жертва ограбления делает самое суровое выражение лица и грозит кулаком в сторону вора, вызывая у того новый взрыв смеха. Тсунаде неожиданно для себя решает, что снова научиться веселью ей вовсе не помешает.
Красный - Коноха
Пятая сидит на крыше по давней привычке и смотрит, как солнце опускается за каменные лики хокаге. Осенью в Конохе невероятно красивые закаты, по общему мнению, но Тсунаде пришлось долго привыкать к ним. Не верится, но это было, наверное, самым сложным. Уж очень похож этот медленно разливающийся по небу багрянец на кровь, расплывающуюся по свежим повязкам. Родная деревня после долгой разлуки предстала перед Тсунаде такой вот окровавленной жертвой войны, пациентом, нуждающимся в лечении и поддержке. Деревне нужен был медик, который не ограничился бы перебинтовыванием ран, а сидел бы у постели, чутко вслушиваясь в пульс и прогоняя ночные кошмары...
Поздний цветок, последняя, и от того, наверное, самая отчаянная любовь. Когда-то отвергнутая и каким-то чудом обретенная вновь. Тсунаде отрекалась от нее, как от постылых приемных родителей, когда уходила в такой же алый закат. Когда оставляла за спиной ее ворота, распахнутые, как рот в немом зове. Когда ответила "нет" на все заверения Джирайи, что она необходима деревне. Тсунаде отрекалась от Конохи, когда на склоне лет та пришла к ней случайно прижитым нелюбимым ребенком. Что могло бы быть, если бы она тогда сказала "нет", как и в первый раз? Тсунаде некогда задумываться об этом, да и незачем. Коноха проросла в нее, слилась с ней. Теперь для нее так же невозможно бросить Коноху, как невозможно вырвать сердце и остаться живым.
Тсунаде готова умереть ради Конохи и жить ради нее. Кропотливо восстанавливать разрушенное, нежно и бережно врачуя раны войны, поддерживать и опекать. Растить новое поколение с любовью и пониманием, учитывая нужды всех и каждого. Встать на пути у любого, кто посмеет посягнуть на единственное, что у нее осталось в этом мире, и драться, как дикая кошка, загораживающая собой вход в логово со своими котятами - неистово и самозабвенно, без малейшей надежды, иррационально, вопреки всему. И сейчас, когда ей снится, как на далеком горизонте медленно сгущается дымно-багровое зарево пожарищ войны - Тсунаде не сомневается в Конохе и не сомневается в себе. Она отдаст все свои силы на то, чтобы ее последняя любовь продолжала жить.
****
Тсунаде знает, что эту войну она, скорее всего, не переживет. Но она спокойна по двум причинам. Во-первых, когда она глядит в глаза тем, кто еще живет и борется за скорбное пепелище, она видит уверенность, что все не напрасно, что даже если Пятой хокаге не станет, Коноха все-таки переживет тяжелые времена.
Во-вторых... Это, конечно, мелкая и незначительная деталь, но все чаще Тсунаде в ее снах видится торжественно сверкающий росой луг, на дальнем краю которого обозначился неясный силуэт единственного человека, который оставался с ней рядом всегда. Его длинные седые волосы полощутся на утреннем ветру, руки привычно скрещены на груди, и голова чуть склонена вбок. Лица не видно, но Тсунаде знает, что на нем - привычная иронически-снисходительная усмешка, теплая и лукавая - ведь она предназначена только ей. Как всегда. Она побежит навстречу этому человеку, позабыв обо всем на свете. И тогда радужно переливающиеся капли на траве сольются в один ослепительно белый цвет.